Малашич Николай Ильич ( 1940 − 2014 )
Николай Ильич Малашич родился 14 декабря 1940 года в многодетной крестьянской семье в селе Перелюб, Холмынского (ныне Корюковского) района Черниговской области. Стихи начал писать с 12-ти лет. Окончив десятилетку работал в родном селе в колхозе. После окончания военного училища прошёл долгий путь в частях Советской армии. Служил в Заполярье, Забайкалье, Германии. В 1976 году заочно окончил Литературный институт им. М. Горького (творческий семинар Дмитрия Ковалёва), защитив диплом с отличием. Выпущены книги «Обнова», «Благоговею!», «Рубеж», «Дороги Родины» (совместно с В.Костко), «Совесть», «Бесстрашие любви», «Жизнь и похождения русского офицера». Печатался в журналах «Север», «Наш современник», «Москва», «Советский воин», «Молодая гвардия», «Байкал», «Подъём», в альманахах «Поэзия», «За Родину!», в газетах «Литературная Россия», «Литературная газета», «Комсомольская правда», «Красная звезда», в общих сборниках Москвы, Воронежа, Ленинграда, в газетах Мурманска, Архангельска, Североморска, Ленинграда, Оренбурга, Читы, Воронежа и др. Стихи переводились на немец-кий и чешский языки, публиковались в журналах Берлина и Праги. Член Союза писателей СССР с 1979 года. Член Союза журналистов СССР с 1981 года. Ещё стихи Малашича можно найти на сайте http://www.rospisatel.ru/malashich.htm
***
Успокаиваю душу
тем, что жив, что вижу день,
тем, что старенькую грушу
держит старый наш плетень,
тем, что давняя дорога
к гумнам не позаросла,
тем, что матери тревога
милый край во мне спасла,
тем, что ноги топчут травы,
руки тянутся к косью,
тем, что вам не ради славы —
как умею, так пою...
***
Сад синеватый. Травы в росе.
Парень от хаты гонит гусей.
Красные лапки — будто флажки,
делают часто-часто шажки.
Кружатся пчелы. Речка блестит.
Парень веселый. Чубчик торчит.
Держит штанишки ему поясок.
Глянул, смеется; — Дайте значок!
Ах пацанва! Я беру его на руки,
я прижимаю парнишку к груди.
Глазки гусыни горят, как фонарики,
вскинула голову: «Не подходи!»
Да не волнуйся, отдам я хозяина!
Вот лишь армейский значок прикручу.
Да приласкаю. Да, может быть, заново
так улыбаться, как он, научусь...
***
Эти луга, и поля, и леса
с небом единым!
Кажется, с ними я буду и сам
неповторимым.
Вот надо мною старинно шумят
многовековые чащи.
Шепчут мне, будто заверить хотят:
«Ищущий да обрящет!»
В речку войду — а она волшебством
силы прибавит!
Над головой покачает крылом
медленный аист...
Доля моя! Ты такая, как все.
Может, потише.
О, как хочу я быть насовсем
выше и чище!
Женщина смотрит глубинно, как внутрь,
молодо, честно.
Разве могу я ее обмануть
в жизни и в песне?
Разве могу я пройти по земле
мерзко и слепо?
Люди, хочу я быть в вашем числе
щедрым, как лето!
Эти леса, и поля, и луга,
реки и чащи!
С ними и я знаменит и богат.
Стало быть, счастлив...
***
На горизонте — подводная лодка.
В сером зените — птица кружит.
Домик — не домик, из досок коробка.
Все-таки можно тут зиму прожить.
Как хорошо, что на этой окраине,
Если под вечер приемник включить,
Можно услышать песни Украины:
Эти — припомнить, те — заучить.
Ну, а потом, на ветру и на вольности,
Где-то у скал, напевать их, любя.
Юность свою до мельчайшей подробности
Вновь пережить, и грустя и скорбя.
***
Ночная мгла. Холодный дождь.
Аэродрома гарь и гул.
Прощальная по нервам дрожь
прошлась. Я на тебя взглянул.
И прочитал в глазах ответ
на тот вопрос треклятый, жгучий,
который мучил столько лет
и, наконец, совсем измучил!
Я прочитал ответ навек!
О, что мне гарь, и гул, и холод!
Я улетал, как человек!
Как никогда — красив и молод...
***
В глухом районе Украины,
где у дорог стоят плетни,
где радуга, как хвост павлиний,
чуть воду на реке плесни,
я жил, не разлучаясь с книгой.
Лес обступал со всех сторон.
За двести верст лежал Чернигов,
за тридцать верст был наш район.
А в доме — свежий запах вяза,
а в доме — по ночам темно.
И керосинка одноглазо
глядела пристально в окно.
Качался маятник. Шло время...
И громко во дворе петух
кричал, горя от нетерпенья,
чтобы в окне мой свет потух.
И только-только рассветало —
замками лязгало село,
все в этом мире щебетало,
звенело, пело, лепетало,
искрилось, нежилось, цвело!
Телята у ворот резвились,
носились пчелы и шмели.
К воде, где вербы отразились,
покачиваясь, утки шли.
Вот первый луч касался сосен,
входил в туманы над рекой,
потом уже играло солнце,
светясь в травиночке любой.
Веселый дух. Избыток силы.
Коров на выгоне стада.
И только на холме могилы
печалью душу холодили,
напоминая — есть беда.
Пахучие кусты крушины
в прохладную манили тень.
Но потные крестьянок спины
обозначали — труден день.
Не поскупился он на краски,
трезвонил васильком во ржи.
Но выгоревшие рубашки
давали знать — не праздна жизнь.
И, видимо, по той причине,
что мир прекрасен и жесток,
я рано понял труд мужчины
и то, что отдых — под крестом...
Не тем смущался, что не гений
водил рукой, звенел струной,
а что Некрасов и Тургенев
стояли молча за спиной...
***
Без золотых колец и жемчуга
и в платье ситцевом простом,
рубли пересчитала женщина,
те, что я выложил на стол.
На обувь да на пропитание,
на книжки детям и себе.
А ветры — будто прописали их —
в трубе, за окнами, в судьбе.
Но, слава богу, освещение
дают в квартиры дизеля,
и, слава богу, ощущение,
что мы нужны тебе, земля…
***
Молодость. Полярный полуостров.
Небо — низко. Облакам — тесно.
Чувствую пронзительно и остро,
Как мое пространство стеснено.
Под рукою — боевые части.
Радиолокатор ― на горе.
Сознаю — нешуточно причастен
К неразумной мировой игре.
«Боингов» «бронированный купол»,
Их запросы — нас атаковать?
Голос мой усиливает рупор,
Я кричу: «Ракеты снаряжать!!!»
Восемнадцать раз кричу за сутки...
Самолеты продолжают выть.
Ведь они меняются там, суки,
А меня здесь некем подменить!
Государства нищего огромность!
Мне ли из него доить рубли?
Должен я нести боеготовность,
Раз меня на свет произвели!
Самолеты явно что стращали,
Добивались, чтобы я не спал.
Если бы они атаковали,
Я бы их, ей-богу, посшибал!
ВЕРНУЛСЯ
Перёлюб...
Сапоги начистил.
Ремень поправил.
Вытер лоб...
Передают «Останнi вiстi»,
петух кричит на все село.
... Я уходил
такой же ранью,
И пели петухи тогда.
Лишь клуба не было и радио,
и хаты не было в садах.
Где шел?
На что растратил силы?
Изволь (коль прибыл)
доложить...
Я говорю:
о край мой милый,
я так хотел достойно жить..
И сколько боли б
ни копилось
и как бы ни был далеко,
мне в жизни
хорошо любилось,
мне
так любилось нелегко...
Я застегнулся на застежки,
потрогал пестрые значки...
Встречать-то будут по одежке,
а требованья — высоки.
...В глазах плывут, плывут метели,
в ушах —
протяжный вой пурги...
По росной тропке
заблестели
начищенные сапоги...
ПОЛИГОН
В этом поле пшеница не зреет.
А отменно бы вызреть смогла,
Будь мы, люди, немного мудрее —
Вот такие простые дела!
В этом поле с утра и до ночи
Я, оратай с рожденья, в стрельбе
Упражняю и нервы и очи,
Повинуясь некровной судьбе.
Что поделать?.. Гремят полигоны
С беспощадностью грубой и злой.
И просветы мои на погонах
С беспросветной сливаются мглой...
***
Подернуты дымкою сопки кругом.
Звучат провода вдоль дороги железной.
С размаху в них врезался сокол крылом.
Как грустно — ведь помощь уже бесполезна.
Над полем тактическим громко «ура!»
Несется, и слышится стук автоматный,
А птице больной суждено умирать.
Прощай и прости, мой товарищ крылатый.
Связало нас время, знать, мертвым узлом,
Единою нитью, единою болью.
И вот на земле ты с разбитым крылом,
А я над тобою с разбитой судьбою.
***
Не обыватель, но уклад
остался, видимо, от предков.
Родному очагу я рад
и рад я колыбели детской.
Мне Родина ― родная мать.
Я дом ее люблю, не тамбур.
Россия ― не цыганский табор,
и это надо понимать.
***
Видимо, я очень мало русский.
Видимо, я очень малоросс.
Мне дворцов не надо.
Мне избушки
Предостаточно, в которой рос.
Мне чиновный люд неинтересен.
Где корысть свирепствует вовсю.
Не могу без малоросских песен,
Не могу воспринимать попсу.
Ни к чему мне золотые слитки,
Скромно добывал свой хлеб трудом,
Охранял достойно, по-мужицки
Общий государственный наш дом.
Разность наций – вовсе не угроза,
И не тягость на людских плечах.
Мы, как лес. Где клён, а где берёза,―
От рожденья надо отличать.
Что с того, что я совсем не русский,
Не еврей, не цыган, не бурят, ―
Вырос на опушке у избушки,
Где вовек плохого не творят.
Не завистлив, не кичлив, не жаден,
О кого там мучает вопрос:
Кто такой Малашич?
Со дня на день
Преданный России малоросс.
ТО ВРЕМЯ
Мы жили честно, хоть не сыто
питались. На плечах —рванье.
Но тем то время знаменито,
что прямо, смело и открыто
мы ненавидели жулье!
Лежит копейка на загнетке —
кто положил, тот и возьмет.
На грядку ко вдове-соседке
ни в жизнь никто не забредет.
Должно быть, после страшной бойни,
что шла в Европе, как в котле,
сгорели избы, церкви, боги —
осталась совесть на земле!
Ходило нищих пол-России.
И я ходил. Мать умерла.
Не воровали мы — просили,
не подавали нам — дарили.
Вот закавыка в чём была!
***
В местах вот этих, облюбованных
Издревле предками осевшими,
Так много стало обездоленных,
Так мало стало преуспевших.
А если точно: преуспевшие
Давно свои края покинули.
Они давно уже ― нездешние,
У них теперь другие стимулы.
И фуры понабив товарами,
Они в беззвёздье ли, в безлунье
Своё село пронзают фарами,
Где с каждым годом всё безлюдней.
Звенит отлитый новый колокол,
Оповещает богомольных
О том, что общество расколото:
Горсть ― преуспевших,
Тьма ― бездольных.
***
Полуостров Рыбачий.
Лето. Камни. Дожди.
Был я юный и зрячий
Видел всё впереди.
Видел светлые дали,
Видел ясные дни.
И таскал чемоданы,
Затянув их в ремни.
И таскал за собою
И жену и детей.
Был доволен судьбою
И другой не хотел.
Вот и выросли дети,
Постарела жена.
А во мне – вдруг заметил –
Не нуждалась страна.
То ли зренья лишился,
То ли дым – до небес –
Горизонт мой затмился.
После вовсе исчез.
Понял – если и выжгу
Сердце напрочь в груди,
Ничего не увижу,
Что там есть впереди.
Одиноко и бедно
Стало мне на роду.
И иду я бесследно,
И бесследно пройду…
СТРАНУ РАСЧЛЕНИЛИ МЕЧОМ САТАНЫ
Пытливый казах, необидчивый чукча,
Весёлый грузин и душевный бурят
Друг к другу питали прекрасные чувства…
О, как я ценил в нашем взводе ребят!
Ну как не ценить, когда все мы в заботе:
Одна у нас цель, ―не пустячная цель, ―
Ни в танке, ни в лодке чтоб, ни в самолёте
Никто не решился нас взять на прицел.
Кому-то застойно, кому-то застольно,
Но всем безопасно в раздольной стране.
И всё потому, что служили достойно.
Судить ту эпоху ни мне, ни тебе.
Она ― отдалилась. Для многих – исчезла.
А многие после уже родились.
То – наша эпоха. Сплотить нас ― умела,
Хоть ей и не крикнешь: «Ты снова вернись!»
За деньги теперь продаются отсрочки
От бед и вражды охранять матерей.
И как бы ни больно писать эти строчки,
Но нету других под рукою моей.
Кому толерантность, кому нетерпимость,
Но стоит прислушаться, ― страсти бурлят, ―
Покончить со злом выражают решимость
Все: чукча, грузин и казах, и бурят...
Мой взвод… Он растает в пучине столетий…
Да что там столетий! На наших глазах
Уже покрывается коркою сплетен, ―
Как это ни странно, – в верхах и в низах.
Мой взвод… Только в чём бы его не винили,
Исполнил свой долг на виду у Страны,
Которую, ― ведь после нас! ― расчленили, ―
Кто мог бы подумать? ― мечом сатаны.
***
Усталый, после долгих дум,
в свое село, в свое спасение
вернуться мне пришло на ум.
А так ли надо возвращение?
К кому приду? Зачем приду?
Там нет ни хаты, ни сарая.
Покой в любой земле найду.
Она везде, земля, сырая...
***
Дай мне, о Господи, слово,
Чтоб, как Пасхальный огонь,
Не обжигало живого,
А исцеляло его.